Магия отступника - Страница 61

— А если так поступишь и я приду, ты прослывешь женщиной с великим даром предвидения.

Она молча смотрела на него.

— Я понимаю, это риск, Оликея. И только тебе решать, пойдешь ты на него или нет.

Она еще мгновение стояла, сомневаясь, потом развернулась на пятках и зашагала в сторону деревни. Мы смотрели ей вслед. Затем мальчик-солдат опустил голову и встретился с неуверенным взглядом Ликари. Оликея ушла, даже не попрощавшись с ним, не говоря уже о том, чтобы предупредить, как за ним следует приглядывать. Я вспомнил Эмзил, старавшуюся не доверять мне детей даже на пару минут. Но Оликея явно относилась к Ликари как к независимой личности, способной принимать собственные решения или не соглашаться с решениями других. Я не был уверен, что одобряю такое положение вещей, но этого ребенка оно, судя по всему, устраивало.

Не услышал ли мальчик-солдат отголоски моих мыслей? Он заглянул Ликари в глаза.

— Ты хочешь пойти со мной? Или вернуться в деревню вместе с матерью?

Малыш вытянулся в струнку.

— Я твой кормилец. Ты сказал, что я пойду с тобой, и я пойду.

— Хорошо.

Мальчик-солдат бросил последний взгляд вслед Оликее. Солнце светило на ее кожу, но она, уверенная в себе, точно львица, спускалась по тропе к деревне. Вскоре она вошла под укрытие деревьев и скрылась из виду.

— Что ты собираешься делать?

— Охотиться. Ты мне поможешь. И есть. Много. А потом, когда я стану настолько толстым, насколько это возможно за четыре дня, мы отправимся быстроходом на ярмарку. И там я буду торговать.

Он удивленно склонил голову.

— А чем ты будешь торговать?

— Пока еще не вполне уверен. А что считается ценным?

Ликари нахмурил брови и с серьезным видом задумался над ответом.

— Табак. Табак всегда хорошо идет. И меха. Красивые вещи. Всякие вкусности. Ножи.

— Думаю, мне стоило спросить об этом твою мать, пока она не ушла.

— Наверное. А почему ты все время называешь Оликею моей матерью?

— Ну, она же и есть твоя мать, разве нет?

— Думаю, так. Но звучит как-то странно. — Он огляделся по сторонам и встревоженно добавил: — Нам стоит уйти под деревья. Я начинаю обгорать.

— Я тоже заметил, особенно отметинами.

Вся моя кожа сделалась чувствительнее к свету, но образовавшиеся пятна заметно жгло даже после столь краткого пребывания на солнце. Мальчик-солдат медленно зашагал по тропинке вслед за Оликеей, и Ликари вприпрыжку двинулся рядом.

— А как обычно называют Оликею, когда говорят с тобой?

— Оликея.

— И даже ты не зовешь ее матерью?

Мой вопрос, похоже, его озадачил.

— «Мать» — это что, а не кто, — ответил он через некоторое время.

— Ясно, — проговорил мальчик-солдат, и мне показалось, что я тоже понял.

Ветер все нарастал, обрушиваясь на нас сверху. Мальчик-солдат оглянулся назад, туда, откуда мы пришли. Вершины гор над пещерой, из которой мы вышли, уже укрывали снежные шапки. Его вдруг кольнула вина.

— Ты, должно быть, замерз. Мне стоило отправить тебя с Оликеей.

— Зима идет. Зимой всегда холодно. Ветер будет не такой резкий, когда мы войдем под деревья.

— Тогда давай поспешим, — предложил мальчик-солдат.

Пронзительный ветер жалил его обнаженную кожу почти так же, как свет. Ликари мог рассуждать о том, что зимой всегда холодно, но он не видел причин мерзнуть без особой необходимости.

Даже когда мы оказались под укрытием деревьев, он все равно не согрелся, и я вдруг усомнился в разумности его решения. От прежней жизни у него сохранилось только одеяло. Ликари тащил их скудные пожитки: мех для воды, кремень с огнивом, нож и еще несколько мелочей в поясной сумке. Но сам он не владел ничем, словно новорожденный младенец. Я вспомнил, что они выбросили мою поношенную одежду, и пожалел о своем жалком имуществе, словно о растраченном попусту сокровище. Нас терзали голод и холод, дотягиваясь когтями даже до моего сознания. О чем он думал? Почему не пошел с Оликеей? Сейчас мы бы уже согрелись и поели. Ликари, похоже, не разделял моих сомнений, а терпеливо, как собака, брел за мальчиком-солдатом.

Этот лес отличался от того, что рос по другую сторону гор. Он был более зеленым и пышным, в основном хвойным, и в мшистой тени густо разрастались папоротники. Я оказался неожиданно рад царящему здесь полумраку. Черничные кустики дразнили меня запоздалой листвой. И пахло здесь иначе, сыростью и зеленью, куда сильнее, чем по ту сторону гор. А еще здесь заметнее были человеческие следы. Дорожка, по которой мы шли, была хорошо утоптана, время от времени от нее ответвлялись узкие тропки, словно притоки, вливающиеся в крупную реку. На деревьях резвились жирные серые белки. Одна замерла посреди ствола и принялась нас бранить, размахивая хвостом и громко возмущаясь нашим появлением в лесу. Будь у нас моя праща, вскоре мы наслаждались бы жарким из белки. Видимо, краешек этой мысли коснулся мальчика-солдата, поскольку он замешкался и едва не полез рукой в несуществующий карман. Затем он потряс головой и двинулся дальше. У него было на уме что-то другое. Но что могло действовать на него сильнее, чем потребность в пище? Я знал, что он голоден. Это терзало его, как прежде меня. Но сейчас его тянуло вперед что-то другое. Я попытался выяснить что, но он закрыл от меня свои мысли.

Мы шли уже около часа, когда мальчик-солдат вдруг замер, оглядываясь, точно гончая в поисках потерянного следа. Тропинки здесь не было, но, заметив несколько крупных деревьев, он коротко сам себе кивнул и свернул вбок. Ликари посмотрел на утоптанную дорожку, уводящую к его родной деревне, тихонько вздохнул и последовал за ним.