Магия отступника - Страница 67

Опустошив тайник Лисаны, мальчик-солдат долго сидел у огня, тоскливо разбирая находки. Он долго держал в руках резную костяную фигурку размером с кулак, изображавшую пухлого младенца. Я понял, что это амулет плодородия и что Лисана пыталась стать не такой одинокой. Ее старания ни к чему не привели. Я вдруг узнал, хотя и неизвестно откуда, что великие редко оставляли потомство и их дети высоко ценились народом. Я в ином свете увидел стремление Оликеи почаще делить со мной ложе и понял, как наивно и глупо было с моей стороны полагать, что ее во мне привлекаю я сам. Я мысленно припомнил ее заигрывания. Она никогда меня не обманывала. Я сам додумал обстоятельства нашей связи и вообразил, что ее интерес ко мне столь же романтический, сколь и чувственный. Ничего подобного не было тогда и сейчас тоже нет. Она рассчитывала, что я обрету могущество, которое она разделит со мной. А еще она надеялась стать матерью ребенка великого — редчайшей ценности для ее клана.

Меня объяли стыд и возмущение. Я был сам виноват в своем заблуждении, но проще оказалось разозлиться на Оликею, чем признаться в этом самому себе. Я подогрел свое негодование осознанием, что она осмелилась думать о моем ребенке, словно о ценном имуществе, и твердо решил больше с ней не связываться.

Затем я сообразил, что это уже не мне решать. Я открылся мыслям мальчика-солдата и обнаружил, что он вовсе не размышлял об Оликее. Он считал все, что она делала, предлагала мне и надеялась получить, совершенно естественным и обычным. Разумеется, она хотела ребенка от великого. Его рождение прибавило бы им обоим почтения со стороны клана. И разумеется, Оликея кормила, баловала и ублажала меня. Этим и занимаются кормильцы великих.

Даже кормильцы Лисаны?

Нет. У нее не было долговременных кормильцев. Она не хотела такого рода отношений. А позже, когда пыталась зачать ребенка?

Его мысли отпрянули от моего прикосновения, точно рыба от брошенного в воду камня. О. Этот вопрос задел его, не так ли? Занятно.

Он сидел у огня, глядя на впечатляющую сокровищницу Лисаны. Я ощущал одновременно ее нежное отношение к этим вещам и его трезвую оценку. Перед ним лежал путь к власти — если он заставит себя им воспользоваться. Здесь было собрано достаточно богатств, чтобы сразу же завоевать уважение народа — вне зависимости от того, станет ли он носить эти вещи, обменяет их или раздарит. Это станет основой для его замысла — если он решится присвоить ее вещи и использовать по своему усмотрению.

Но в этом и заключалась трудность. Сокровища ему не принадлежали. Некогда ими владела Лисана. И он по-прежнему считал ее их хозяйкой, пока она жила в его сердце. Всего лишь глядя на эти вещи, он как будто бы приближался к ней. Она любила и берегла их, и казалось бессердечным и корыстным с его стороны разграбить ее тайник и раздумывать лишь о том, что он сможет выручить за ее сокровища.

Он тосковал по ней. Он взял крупную нефритовую подвеску в форме листа лилии и прижал холодный камень к щеке. Он медленно нагрелся, как некогда согревался на ее груди. Он открылся сердцем и отчаянно потянулся к ней, но безнадежно. С тех самых пор, как я одержал над ним верх в том, другом мире, с тех пор, как прядь волос была сорвана с его головы, он не мог услышать, увидеть или прикоснуться к Лисане. Я забрал его якорь в том мире, и теперь он принадлежал мне. Он иногда видел ее мельком, когда я с ней разговаривал, но лишь через мое восприятие. Мечтал он совсем не об этом. Он хотел жить рядом с ней в ее мире, как в те времена, когда был ее учеником, а затем и любовником.

Его мысли невольно обратились к этим воспоминаниям. Он осознавал свое существование медленно, словно раскрывающийся бутон. Так же как я в те годы рос и тренировался под присмотром сержанта Дюрила, он учился у своей наставницы. Она охраняла тропу, ведущую в мир духов, и не пускала на нее чужих. Это была нудная и утомительная работа, и она не могла ослабить бдительности. Часть ее постоянно оставалась на посту — даже в самые нежные мгновения их близости. Именно так он получил первый урок о том, какой требовательной может быть магия. Она брала у великого все, в чем нуждалась она сама и народ. Великий мог владеть магией, но дорого за это платил.

Неожиданно его захлестнула волна горя и усталости. Мучительный голод, его постоянный спутник, сдался и утих. Его тело требовало лишь отдыха. Он неспешно, тяжелыми шагами человека, привыкшего быть грузным, подошел к моховой постели и на мгновение приподнял складки обвисшей кожи на своем животе.

— Ты растратил мое богатство, Невар. — Странно было слышать, как он сознательно ко мне обращается. — А теперь мне придется раздать сокровища Лисаны в попытке вернуть свое положение. Это так по-гернийски — твоя заносчивость и мотовство. Но теперь тебе придется жить во мне, и я покажу тебе, как ведет себя великий народа.

Он тихонько застонал, опускаясь на кровать. Ночь становилась все холоднее, и ветер задувал в окно и дверь влажный воздух. Как заметил Ликари, одеяла на двоих не хватало. Мальчик-солдат свернулся калачиком вокруг спящего ребенка, приподняв край одеяла, чтобы хоть чуть-чуть укрыться под ним, а потом вздохнул и выпустил вовне толику магии. Мох зашевелился, чашей разрастаясь вокруг него и мальчика, а затем накрыл их сверху, как обживал бы упавшее бревно. Со временем его тело согрело их, и он провалился в глубокий сон.

Я не заснул.

Я прятался, съежившийся и тихий, в дальнем уголке его разума. Я ждал. Мне не понравилось, что он обратился ко мне по имени. Я знал, что мы оба ощущаем друг друга гораздо сильнее, чем прежде, и постепенно становимся все более доступны один для другого, и чувствовал себя беззащитным. Я подождал, пока его сознание затуманит сон, думал, что ему что-нибудь приснится, но ошибся. Возможно, он слишком для этого устал.