Магия отступника - Страница 135

135

— Ты уже достаточно натворил! — крикнул я мальчику-солдату, пока он приближался к казарме.

Один ее угол уже пылал. Распахнулась дверь. Солдат выскочил наружу, на ходу натягивая штаны.

— Пожар! Пожар! — кричал он. — Вставайте! Выходите! Пожар!

— Просто забери своих воинов и уходи. Ты поджег форт в стольких местах, что они не сумеют потушить все пожары. Геттис сгорит. Дай хоть кому-то из них возможность спастись. Разве ты не хотел, чтобы они сбежали и сообщили всем о нападении спеков?

— Они должны рассказать о спекской войне против них, а не о случайном пожаре, который быстро распространился и сжег город. Мы здесь вскрываем нарыв. Стисни зубы и помолчи, пока я делаю то, что должен!

Семпайли уже вскинул лук, направляя стрелу на дверь. Раздался негромкий щелчок, похожий на треск рвущейся бумаги, и выскочивший солдат рухнул на снег, цепляясь за древко, торчащее из его груди. Только теперь он заметил нас и, к его чести, попытался криком предупредить товарищей. Однако из его горла вырвались лишь хрип и кровавые брызги, запятнавшие его подбородок и снег вокруг. Из дверей выбежали еще двое полуодетых солдат и свалились со стрелами в груди, перегородив выход.

В казарму вели две двери. Воины мальчика-солдата окружили обе. Подожженное по крайней мере с трех сторон здание уже хорошо разгорелось. От другой двери донесся жуткий крик, когда человек, спасшийся от огня, погиб от удара меча. Пламя взвивалось в ночное небо. Изнутри слышались крики, грохот опрокинутой мебели и кашель. В здании было всего два окна. Одно брызнуло осколками, когда сквозь него вылетел стул. Человек, хотевший выскочить следом, опрокинулся навзничь со стрелой в горле. Он был встречен криками ужаса, но в окно уже ринулся следующий — и остался умирать на снегу, подбитый стрелой Семпайли.

Не знаю, сколько солдат спало в казарме той ночью. Возможно, кое-кто из них задохнулся в дыму. Но все, кто выскакивал в дверь или окно, погибали, не пройдя и пары шагов. Это была бойня, а не сражение, поскольку ошеломленные и ослепшие от дыма солдаты едва ли осознавали, что происходит. Спасаясь от удушливой гари и пламени, они слишком поздно понимали, что снаружи их ждет второй, не менее опасный враг. За дверями высились груды тел, а изнутри доносились мольбы о помощи и крики горящих заживо людей.

Я не мог отвернуться. Не мог отвести взгляд. Мне отчаянно хотелось вырваться из тела мальчика-солдата и сбежать туда, где я не узнаю о происходящем. Утес переминался с ноги на ногу и мотал головой. Ему не нравились пламя, дым, крики и кровь. Но, как и мне, ему приходилось оставаться на месте и наблюдать. Мальчик-солдат крепко держал поводья. Мучения для нас обоих продолжались.

В эти бесконечные мгновения я постепенно переродился. Пока я смотрел, как эти люди умирают столь нелепо — полуодетые, ослепленные дымом, ошеломленные, — они вдруг сделались моими товарищами, моим полком. Что бы они ни причинили мне, это основывалось на их грубоватом представлении о правосудии. Это не было справедливым, и я понимал это, — но они-то нет. Мой полк не был толпой, загнавшей меня в угол и пытавшейся убить. Оглядываясь назад, я понимал, что лишь около дюжины человек охотно участвовали в том безумии. Остальные оказались невольными свидетелями или потрясенными зеваками. Я не стану осуждать мой полк за действия немногих его солдат, обуянных страхом и гневом.

Теперь я знал, во что они превратились, когда ими завладел дух толпы, поскольку увидел, как сам веду себя. Лишенный способности к сопереживанию, мальчик-солдат показал мне, каким может стать любой человек, когда им правят ненависть и страсть. Каким стал я сам, если говорить прямо. Он это я, и глупо это отрицать. Я сам мог бы поступить так же, как он, если бы возненавидел кого-то столь сильно, чтобы забыть о том, что это живой человек.

Случайное воспоминание всколыхнулось во мне. Мне было около четырнадцати в то лето, когда вдруг — то ли из-за погоды, то ли еще из-за чего — расплодилось немерено крыс. Они наводнили амбары и склады, а когда начали появляться даже на кухне, терпение отца лопнуло. Он послал за Крысоловом, прозванным так из-за того, что он со своей сворой терьеров мог избавить от грызунов любое поместье всего за несколько дней. Когда тот прибыл, мы со старшим братом увязались за ним и его непоседливыми собаками к амбарам. Крысолов велел отцовским людям убрать оттуда все припасы.

— Уберите-ка ноги с пола! — предостерег он нас.

Мы с братом забрались на один из ларей с ногами.

— Убейте их всех, ребятки! — крикнул Крысолов, и терьеры рассыпались по амбару.

Они сновали туда-сюда, обнюхивали углы и стены, рылись в каждой дыре, возбужденно повизгивали и, соперничая, огрызались друг на друга. И сам Крысолов не терял времени даром, убирая преграды с пути псов. Вилами он приподнимал края шатких досок. Собаки бросались на кишащих там крыс: ловить, рвать и швырять. Каждую тварь они хватали, яростно встряхивали и отбрасывали в сторону, уже устремляясь за следующей. Тушки разлетались и падали вокруг, а Крысолов открывал терьерам одну нору за другой.

Как мы с братом тогда смеялись! Так, что едва не свалились со своего насеста в месиво внизу. Крысолов отчаянно заплясал, когда спасающаяся тварь попыталась взобраться по его ногам. Одна из собак схватила ее за голову, другая поймала хвост, третья вцепилась посередине, и они разорвали ее на части, окатив моего брата струей крови. Он утирал лицо рукавом, и мы задыхались от хохота. Крысы, крысы и еще крысы; дикие прыжки, визг, брызги крови. Крысы бегут, прячутся и скалят желтые зубы, когда их загоняют в угол.

135